Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
Я встретил то, что называют первой любовью, на обычном пленере художников и фотографов. Мне было семнадцать и, как все мальчишки, я (на самом-то деле!) не мог думать ни о чем, кроме секса. А если это было облачено в оправдательные и обезоруживающие одежды влюбленности – лучше и придумать нельзя! Я прятал свои желания за плотным занавесом постоянной занятости в студии, увлеченным просмотром многочисленных альбомов с репродукциями художников, одержимостью вечными идеями. Я держал в ладонях эту сказочную субстанцию, экстракт лучшего, что породили человеческие умы и сердца, и готовился короновать свою первую принцессу.
Я не знаю всех разновидностей первой любви – у меня она была единственной, как и у вас, и мне не с чем сравнивать пережитые эмоции. На вскидку, по наблюдениям за одноклассниками и друзьями, могу выделить два основных сценария, по которым обычно развиваются отношения.
Первый расцветает в особых нежных условиях – оранжерейных, можно сказать, и со временем грозит предъявить результат как в виде хрупких цветов палевых оттенков, так и ядовитыми орхидеями, порожденными чересчур крепким настоем нереализованных чувств. Я имею в виду ту распространенную болезнь, когда мальчик внезапно видит совершенно необыкновенный (и необыкновенно совершенный) отблеск солнечного луча в тугой косичке девочки за соседним столом. Или сережки в ушках при ходьбе танцуют космические тайны, столь созвучные форме ее мочек, что влюбленность предрешена. Может быть, ее тонкий профиль – судьбоносное заимствование с волшебной картинки на обложке сборника сказок, который держала в руках его мать в свете ночной лампы, рисуя чудесное в притихшем сознании своего дитяти.
Дальше происходит следующее. Либо объект воздыханий откликается на чувства, и вы проходите этот путь сначала в тихой радости, затем в бурной, после скатываетесь на юношеский садомазохизм и, наконец, разлетаетесь в разные стороны – как осколки взорвавшейся гранаты, так ничему и не научившись. Или же трусливо и на цыпочках уходите, осознав, пережевав, усвоив и внезапно наполнившись мудростью.
Либо же (и этот путь порождает маньяков и гениев), маленькой стерве наплевать на тебя – нет, хуже! – она с удовольствием жрет твое сердце и душу, умело укорачивая и вновь разматывая длину поводка. И кровь в твоих жилах превращается в сладкий яд, которым отныне ты будешь травить всех, кто хотя бы тенью напомнит о ней.
Нет, мне не знакома такая первая любовь. Судьба была благосклонна ко мне, и события развивались по другому сценарию. Страдания обрушились только спустя полгода, когда все стало быстро заканчиваться. И также скоро схлынули, оставив на всю жизнь пару-тройку вполне терпимых комплексов. Иначе говоря, это был тот случай, когда девушка решает, с кем ей спать. И разве я мог не влюбиться в добычу, которая сама шла в мои вспотевшие от волнения руки? Разумеется, я влюбился – по определению самого счастливого случая.
В то прекрасное сентябрьское утро я первым пришел на берег реки и выбрал самое удачное место для наблюдений – и за ласточками, парящими над водой в предвкушении ночного дождя, и за остальными ребятами. Барышни подходили одна за другой, и через час в моем мозгу уже поселилось пять персонажей из знаменитой на весь мир игры «С кем бы ты мог?». Пэм, стройная девчонка с пушистыми светлыми волосами и озорным профилем – была одной из них. Игра могла провалиться в очередной раз: юношеская придирчивость, как известно, не залог успеха. Но, заметив мои взгляды в свою сторону, Пэм подошла ко мне перед очередным кофе-брейком и похвалила мазню, зеленым и желтым расцветшую на мольберте.
Мы провели вместе целый день, и я не оплошал, запудрив ей мозги болтовней о витрувианском человеке, линиях и перспективах на полотнах Джотто, невидимых каплях дождя у Моне. Она оказалась старше меня на четыре с половиной года, и как раз подумывала расстаться со своим парнем. Он болтался тут же, неподалеку, снисходительно поглядывая в мою сторону и, очевидно, не принимая всерьез. Но мы обменялись номерами телефонов, и когда она – сама! – позвонила на следующий день и назначила свидание, я всей лимфой прочувствовал сладострастную желчь мужского соперничества. Она переметнулась ко мне. Наверное, подумала: чем черт не шутит? Да, дорогая?
Несмотря на оторванность от жизни и склонность к грезотворчеству, я оказался ребенком своего времени, и уже на третьем свидании мое любопытство, касающееся постельных утех любви, было удовлетворено. У меня не было причин жаловаться на жизнь – вот что я могу сказать сегодня об этом. Мне даже не пришлось притворяться и разыгрывать из себя прожженного пройдоху и ловеласа: по детской пухлости, которая тогда еще не покинула моих щек, Пэм читала, как студентка по букварю. Она оказалась хорошей учительницей и помогла мне благополучно избежать самых страшных рифов юной поры. По крайней мере, так мне тогда почудилось.
Мы провели вместе более полугода, и я был очень горд тем, что у меня взрослая подружка, с которой не надо смотреть по вечерам дурацкие телевизионные сериалы, болеть за местную команду волейболистов и ссориться из-за порции попкорна в кино. Родители, кажется, все поняли, но ласково потворствовали моей сбивчивой и мучительно стыдной лжи о ночевках в квартире лучшего друга.
Я рассказал Памеле о планах на будущее, и она талантливо сделала вид, что одобряет их. Я собирался зарабатывать деньги своим творчеством, и уже прикидывал количество цветов и канделябров на свадьбе, которое может себе позволить начинающий художник вроде меня. Да-да! Я хотел на ней жениться, а что в этом удивительного? Разве я не рассказывал, что рос с ощущением того, что я – ни много, ни мало – наследный принц, злою волею судеб заброшенный в английское захолустье? У меня все было серьезно, я не намеревался тратить свою жизнь на бесконечные любовные приключения – они лишь отвлекали бы меня от творчества. Пэм могла стать моей поддержкой и помощницей, а я (в недалеком будущем) – великим художником, исполненным достоинства, добродетели и чувства прекрасного. Я созидал собственное королевство, и мне не пристало быть шутом.
Но Памела стала первой, кто стряхнул корону с моей головы и напялил вместо нее колпак с колокольцами. В конце мая она напрямую заявила мне, что пора расстаться. Это был гром среди ясного неба – я как раз собирался обговорить с ней цвет гардин в нашем будущем поместье, которое, несомненно, прикуплю годика через два, продав сотню гениальных полотен. Мне хотелось бежевый. Это так, к слову.
– Ники, мы слишком разные, – подытожила она, поджав упрямую нижнюю губку и по-птичьи наклонив пушистую голову.
– Еще вчера мы были одинаковыми! – в отчаянии вскричал я. Или угрюмо пробурчал?
– Вообще-то… – она скорчила неприятную улыбчивую гримаску, – я уже несколько месяцев, как собиралась тебе это сказать…
– Что – это? – я действительно оторопел. У меня было чувство, что я лечу в пропасть: моя память о недавнем прошлом стремительно исчезала в прожорливой пасти чужой реальности.
– Ты для меня слишком юн и утончен, Николас. Ты же знаешь, я сама фотограф. Мне нужен мужчина, который смог бы взять ответственность за мое будущее.
(Ей нужен был меценат, готовый оплачивать ее бездарные эксперименты со светотенью).
– И я хочу, чтобы между нами все было честно. Поэтому приготовься услышать неприятное.
Что еще могло быть неприятнее? Моя жизнь рушилась.
– Я уже месяц встречаюсь со своим бывшим парнем. Ну, ты помнишь его…
Я отлично помнил. И еще (наконец-то!) уяснил себе, что такое «честно», и каков у него необходимый срок выдержки.
Она еще что-то говорила, а я уже не слушал, и думал, думал… У этого мира и у меня были странно разные представления о мужественности и женственности. Мне-то, дураку, казалось: если я буду с уважением и нежностью относиться к своей избраннице, то и она ответит мне тем же. Я наивно полагал, что вопрос о том, чье творчество необходимо поддерживать, не стоит в нашем маленьком обществе, раз даже в Библии написано, что жена дана мужу в помощницы.
А еще мне почудилось: то, что происходило между нами, когда над городом всплывала Луна, было прекрасным.
Поскольку именно это, подлунное, и было для меня определяющим в то время… Стоп, я опять лгу. Заново. Поскольку именно оно и является для меня определяющим, из него выросли мириады сомнений, которые изгрызли меня на протяжении следующих нескольких месяцев. Сначала пришло цунами отчаяния и неверия в то, что она порвала со мной. Мне казалось – это какой-то злой фарс, обряд инициации, который я должен пройти, чтобы получить доступ к высшему уровню. Тайное знание, которым она уже владеет, и может передать мне лишь таким жестоким способом. Я метался по замкнутому пространству, в тюрьме своей привязанности, жадно выискивая глазами ключ, который позволит мне открыть дверь в общее прошлое – и не находил его. Жалкие, унизительные надежды. Я отказывался принять факт, что моя юность и непрактичность отвернули ее от меня. Я готов был пересмотреть свои взгляды на жизнь: что вскоре и сделал, превратившись в одного из самых хитрых стяжателей Европы, заключив сделку с самим дьяволом, пропитавшим мои полотна ароматом своих миражей.
